Зимний вечер с Томасом Кэмпионом

Я предлагаю отправиться в зимнюю Англию времен королевы Елизаветы Первой и сменившего ее на троне короля Якова, заглянуть в один из королевских дворцов, посмотреть и послушать, как проводят зимний вечер придворные, знавшие толк в изящном обращении с временами года. Для этого путешествия во времени нам нужно будет окунуться в звуковую живопись стихотворения Томаса Кэмпиона «Now Winter Nights Enlarge».

Но сначала я представлю вам Томаса Кэмпиона (Thomas Campion), современника Шекспира, который, в отличие от Барда, нуждается в представлении. Кэмпион (1567−1620) был популярен в XVII веке, его стихотворения входили в сборники и переиздавались, но потом был напрочь забыт, и его имя вспомнили только в ХХ веке такие несходные с ним на первый взгляд поэты, как Т. С. Элиот и Э. Паунд. Все дело в том, что Кэмпион был музыкальным поэтом, или поэтом-композитором, и писал песни в жанре ayers — строфические (куплетные) песни для исполнения соло под аккомпанемент лютни. Пока мелодии его ayers (или airs, арий) были в моде, Кэмпиона помнили, но, как известно, музыкальная мода недолговечна. Понадобился тонкий музыкальный слух Элиота, чтобы расслышать удивительную внутреннюю мелодику стиха Кэмпиона, редкую, дышащую красоту его маленьких изящных ayers. По замечанию одного из критиков, елизаветинские стихи не нуждаются в музыке, ибо пропевают сами себя и без нее. В поэзии Кэмпиона это свойство певучести — singability — достигает совершенства.

Томас Кэмпион родился в состоятельной семье, но очень рано потерял родителей. В 1581 году отчим отправил Томаса учиться в кембриджский колледж Peterhouse, откуда тот вышел через три года учебы без диплома (что наводило биографов на мысли о его католицизме, ибо католикам не выдавали дипломов, хотя и принимали учиться). В 1586 году девятнадцатилетний Кэмпион поступил в лондонскую школу права Gray’s Inn. В те времена это учебное заведение находилось под личным патронажем королевы Елизаветы и славилось своими рождественскими и пасхальными спектаклями, пирами и масками (жанр театрализованных представлений при дворе). Так что скорее всего в Gray’s Inn Кэмпион оттачивал не знания и навыки законника, а свой дар поэта и драматурга (он потом сам будет писать маски для двора короля Якова) и обзаводился поэтическими и театральными знакомствами.

Мы не знаем, где и когда Кэмпион научился играть на лютне, возможно —у своего друга Филипа Россетера (Philip Rosseter), совместно с которым он выпустил в 1601 году свой первый сборник песен «A Book of Ayres» (а всего таких книг будет четыре). Через три года, в 1604 году, Россетер стал придворным лютнистом короля Якова, а Кэмпион отправился в нормандский Кан (Caen) учиться на врача и получил в 1603 году диплом. И снова он попал в университет, который больше славился своими поэтическими состязаниями, нежели профильным образованием. О лекарской стезе Кэмпиона мы знаем только в связи с дворцовым скандалом об убийстве поэта и придворного Томаса Овербери (Thomas Overbury), в котором оказались замешаны друг и патрон Кэмпиона Томас Монсон (Monson) и скандальная придворная пара Роберт Карр (Robert Carr) и Фрэнсис Говард (Frances Howard), для чьей свадьбы Кэмпион написал маску «The Squire’s Masque, or The Somerset Masque» (1614). Известно, что Кэмпион был допущен в Тауэр к Монсону в качестве его врача.

Жизнь Томаса Кэмпиона пришлась на две большие эпохи в истории Англии — елизаветинскую и яковианскую, и его творчество рождалось на этом пороге эпох. Он не был новатором, но был несомненным мастером. Помимо песен-ayers он писал эпиграммы на латыни и даже сочинил длинную латинскую поэму против Порохового заговора (и тогда уже не могло быть сомнений в его протестантстве). Искусно обращавшийся с рифмой и просодией английского языка, он написал скандальный трактат против рифмы в английской поэзии «Observations in the Art of English Poesie» (1602), в котором он писал про рифмачей: the facility and popularity of rhyme creates as many poets as a hot summer flies, — и призывал вернуться к квантитативному стихосложению, свойственному античной поэзии и основанному на чередовании долгих и кратких слогов в стопе (как мы увидим, сам он использовал этот прием в силлабо-тонике английского стиха).

Почитаем же стихотворение-ayer Кэмпиона из его последнего сборника песен «The Third and the Fourth Book of Ayres». Песня-аyer, в отличие от политически и идеологически заряженных масок и театральных представлений, — жанр интимный и предполагает соответствующую атмосферу уединения, близости, интимного признания в любви, камерного тихого вечера. Однако, как мы увидим, стихотворение Кэмпиона рисует более широкую картину придворных увеселений и разных обличий куртуазной любви. Но прежде, чем обратиться к содержанию, я предложила бы прочувствовать звуковой рисунок стихотворения именно как песни, которая сама себя пропевает. Для этого нам нужно обратить внимание на то, как выстраивается фонетический рисунок стихотворения. Для этого лучше читать его с маркерами разных цветов, перечитывая строки и вслушиваясь в звучание. В стихотворении две строфы по двенадцать строк каждая. Первая строфа открывается строкой, в которой мы видим волнообразный переход от широкого дифтонга now через чередование короткого win— и долгого night, короткого en— и долгого —large. Кроме того, мы видим чередование сочетания [in] в первой строке и [na] и [au] в двух первых строках. Фонетическая звукопись расширения соответствует образу расширяющейся, прирастающей в числе часов зимней ночи. В третьей и четвертой строках мы встречаем невероятной красоты образ воздушных башен и разряжающихся снеговыми бурями облаков. Дифтонг [au] — now, hours, cloud, tower — придает строкам свойство напевности. В следующих пяти строках обратим внимание на удивительный звуковой эффект, создаваемый обратным чередованием звуков в словах let, overflow, let well: le-, el, e, -low телескопически отражающиеся в слове yellow. То же обратное чередование звуков мы видим в последней строке строфы в словах sleep и spells или в звуковом эхе, звучащем из 11-й в 12-ю строку: revels, masques, remove. Критики сравнили такую фонетическую игру с нотной записью, отсюда и звуковой музыкальный эффект стихотворения. Конечно, во второй строфе бросается в глаза тройное some в начале строк, переходящее в summer. Я думаю, читателю стихотворения интересно будет самостоятельно поискать игру Кэмпиона со звуками.

Now winter nights enlarge
The number of their hours;
And clouds their storms discharge
Upon the airy towers.
Let now the chimneys blaze
And cups o’erflow with wine,
Let well-turned words amaze
With harmony divine.
Now yellow waxen lights
Shall wait on honey love
While youthful revels, masques, and courtly sights
Sleep’s leaden spells remove.

This time doth well dispense
With lovers' long discourse;
Much speech hath some defense,
Though beauty no remorse.
All do not all things well;
Some measures comely tread,
Some knotted riddles tell,
Some poems smoothly read.
The summer hath his joys,
And winter his delights;
Though love and all his pleasures are but toys,
They shorten tedious nights.

Обратим внимание на образы стихотворения и общую картину зимнего вечера во дворце или замке вельможи. Пылающие камины, чаши, переполняемые вином, божественная гармония стихов (или песен, если читать well-tuned) и любовная встреча при свете свечей (waxen lights). Этот уютный образ противопоставлен с помощью союза while придворному шумному веселью с масками и пиршествами, которое разгоняет свинцовые чары сна. Само слово leaden — свинцовый — метонимически указывает на смерть, ведь из свинца делались в то время гробы, да и в сравнении зимнего сна природы со смертью нет ничего нового. Но интересно, что зимнему Танатосу противопоставляется куртуазный Эрос, и если мы присмотримся к образам этой строфы, то увидим чередование мужских и женских символов: towers — clouds (with storms), chimneys — cups with wine, waxen lights — honey love.

Для того, чтобы понять вторую строфу, нам нужно прочитать слово dispense в его старом значении allow. И тогда мы видим, что зимнее время — подходящее время для любовного разговора. А елизаветинцы знали толк в любовной беседе: у нее были свои правила, и она была частью сложной любовной игры, искусства соблазнения, ныне утраченного. Строчку «Much speech hath some defense/ Though beauty no remorse» можно читать по-разному, например, как оправдание многословия влюбленного мужчины, которое, однако, не способно убедить безжалостную возлюбленную. Дальше Кэмпион предлагает перечисление форм любовной игры, которая не всем удается одинаково хорошо. Treading measures — исполнение статичного танца, telling riddles — загадывание заковыристых загадок как обязательная часть флирта (вспомним, к примеру, знаменитую загадку королевы из «The Wife of the Bath’s Tale» Чосера: «Чего хотят женщины?»), и, наконец, искусное чтение стихов. Эта маленькая песенка отдает должное скуке зимних вечеров, которые, может быть, и существуют только для того, чтобы мы могли оценить способность музыки, поэзии и искусства вообще создавать любовное настроение, рассеивающее зимнюю летаргию.